Аркадий Тимофеевич Аверченко
(1881—1925)
Главная » Шутка Mецената » Аркадий Аверченко,Шутка Mецената, страница 36

Аркадий Аверченко,Шутка Mецената, страница 36

мне назвать свою историю —

О сумасшедшем, которого обманули

Два года тому назад проживал я летом в одном из своих имений… Река, сенокос, парк, огромный плодовый сад — хорошо! Приехал ко мне в гости приятель, кандидат прав — Зубчинский. Уселись мы с ним на веранде, увитой диким виноградом, играть в шахматы — оба были страстные шахматисты. Сбоку столик, на столике белое вино со льдом, ягоды, бисквиты — хорошо! Передвигаем фигуры, болтаем о том о сем, вдруг он, сделав удачный ход, на минутку призадумался, посмотрел на меня странными глазами и говорит:

-Что, если шахматного коня сеном накормить? Можно тогда партию выиграть?

Шутка была глупая. Я пожал плечами, снисходительно усмехнулся и говорю:

-Что за дикая мысль пришла тебе в голову?

-Нет не дикая! (И смотрит на меня нехорошими глазами.) Нетс! Не! Дикая! Сено — великая вещь. Если теноров кормить сеном, они как соловьи будут петь! А вам все жалко?! Лошади у вас живут без сена — безобразие!

-Николай Платоныч,- испуганно говорю я.- Что это ты, от жары, что ли? Опомнись!

Завизжал он дико, пронзительно:

-Не потерплю! У самого сенокосы по пятьсот десятин, а он лошадей с голоду морит!! Во мне, может быть, душа лошади — и я страдаю! Подлецы!!

Волосы у него сделались влажными, встали дыбом.

Я его взял за руку, а он как обожженный отскочил, закричал, перекинулся через перила веранды и давай по клумбам сигать, точно жеребенок…

-Ход коня!- кричит снизу.- Видишь? Парируй, подлец!

Прыгал он, прыгал, наконец, очевидно, острый пароксизм прошел, утомился, притих, улегся на ступеньках веранды и принялся тихо, жалобно плакать.

Я долго стоял над ним в раздумье. Положение было жестокое и глупое. Что Зубчинский мой сошел с ума,- я, конечно, не сомневался. Но что с ним делать дальше? Помешательство, очевидно, буйное. Связать его и запереть в сарай — жаль. Всетаки приятель. До ближайшего доктора двадцать верст, до губернского города, в котором была и лечебница для умалишенных,- около тридцати. Но как довезти его туда, этакое сокровище? Сумасшедшие необычайно подозрительны, хитры, и, конечно, мой Николай Платоныч сразу догадается, куда я его везу… А догадается — страшных вещей может наделать. Силища у них в этом состоянии непомерная — и Телохранителю, пожалуй, не справиться.

Пока я стоял так над ним в раздумье, приблизился мой управляющий — человек со светлой головой, бывший провинциальный актер, потянувшийся за мной на лоно природы. Он из окна своего флигеля видел, какие курбеты выделывал на клумбах мой кандидат прав, и поспешил на помощь.

Я отвел его в сторонку, посвятил в двух словах во всю эту глупую историю, спрашиваю:

-Что делать?

-Не иначе как в город везти нужно, в сумасшедший дом.

-Да ведь как его отвезешьто? Ведь он тут все переломает и нас перекалечит.

-Хитростью надо взять.

Призадумался я — и вдруг, как птица крылом по воде, зацепилась у меня в мозгу мимолетная, но очень светлая мысль.

-Вот что… — сказал я.- Вы можете часа на четыре притвориться сумасшедшим?

Смотрит на меня управляющий умными глазами, ухмыляется:

-Конечно, могу. Актером я был неплохим.

-Ну и ладно. Попробую подловить на это беднягу. Сядьтека там за столом и скроите физиономию по возможности наиболее идиотскую. А я с ним поговорю.

А Николай Платоныч плакал, плакал и затих. Задремал, что ли… Сел я около него на ступеньки веранды, потряс его за плечо и говорю:

-Николай Платоныч, а, Николай Платоныч!

Поднял он измученное, осунувшееся лицо и спрашивает:

-Что тебе?

-Послушай… У меня, брат, большое несчастие!

-А что такое?

-Мой управляющий с ума сошел.

В его тусклых глазах блеснул интерес.

-Да что ты? Гаврилов? С ума сошел? С чего же это он?

-А черт его знает. Понимаешь, стал уверять, что он