|
Кто ее продал...
I
Не так давно "Русское Знамя" разоблачило кадетскую газету "Речь"... "Русское Знамя" доказало, что вышеозначенная беспринципная газета открыто и нагло продает Россию Финляндии, получая за это от финляндцев большие деньги. Совсем недавно беспощадный ослепительный прожектор "Русского Знамени" перешел с газет на частных лиц, попал на меня, осветил все мои дела и поступки, обнаружив, что я, в качестве еврействующего журналиста, тоже подкуплен и -- продаю свою отчизну оптом и в розницу, систематически ведя ее к распаду и гибели. Узнав, что маска с меня сорвана, я сначала хотел увернуться, скрыть свое участие в этом деле, замаскировать как-нибудь те факты, которые вопиюще громко кричат против меня, но -- ведь все равно: рано или поздно все всплывет наружу, и для меня это будет еще тяжелее, еще позорнее... Лучше же я расскажу все сам. Добровольное признание -- это все, что может -- если не спасти меня, то, хотя частью, облегчить мою вину... Дело было так: II Однажды служанка сообщила мне, что меня хотят видеть два господина по очень важному делу. - Кто же они такие? -- полюбопытствовал я. - Будто иностранцы. Один как будто из чухонцев, такой белясый, а другой маленький, косой, черный. Не иначе -- японец. Два господина вошли и, подозрительно оглядев комнату, поздоровались со мной. - Чем могу служить? - Я -- прикомандированный к японскому посольству маркиз Оцупа. - А я, -- сказал блондин, небрежно играя финским ножом, -- уполномоченный от финляндской революционной партии "Войма". Моя фамилия Муляйнен. - Я вас слушаю, -- кивнул я головой. Маркиз толкнул своего соседа локтем, нагнулся ко мне и, пронзительно глядя в глаза, прошептал: - Скажите... Вы не согласились бы продать нам Россию? Мой отец был купцом, и у меня на всю жизнь осталась от него наследственная коммерческая жилка. - Это смотря как... -- прищурился я. -- Продать можно. Отчего не продать?.. Только какая ваша цена будет? - Цену мы дадим вам хорошую, -- отвечал маркиз Оцуна. -- Не обидим. Только уж и вы не запрашивайте. - Запрашивать я не буду, -- хладнокровно пожал я плечами. -- Но ведь нужно же понимать и то, что я вам продаю. Согласитесь сами, что это не мешок картофеля, а целая громадная страна. И, притом, -- нужно добавить, горячо мною любимая. - Ну, уж и страна!.. -- иронически усмехнулся Муляйнен. - Да-с! Страна! -- горячо вскричал я. -- Побольше вашей, во всяком случае... Свыше пятидесяти губерний, две столицы, реки какие! Железные дороги! Громадное народонаселение, занимающееся хлебопашеством! Пойдите-ка, поищите в другом месте. - Так-то так, -- обменявшись взглядом с Муляйненом, возразил японец, -- да ведь страна-то раззорена... сплошное нищенство... - Как хотите, -- холодно проворчал я. -- Не нравится -- не берите. - Нет, мы бы взяли, все-таки... Нам она нужна. Вы назовите вашу цену. Я взял карандаш, придвинул бумагу и стал долго и тщательно высчитывать. Потом поднял от бумаги голову и решительно сказал: - Десять миллионов. Оба вскочили и в один голос вскликнули: - Десять миллионов?! Да. Именно, рублей. Ни пфеннигов, ни франков, а рублей. - Это сумасшедшая цена. - Сами вы сумасшедшие! -- сердито закричал я. -- Этакая страна за десяток миллионов -- это почти даром. За эти деньги вы имеете чуть не десяток морей, уйму рек, пути сообщения... Не забывайте, что за эту же цену вы получаете и Сибирь -- эту громадную богатейшую страну! Маркиз Оцупа слушал меня, призадумавшись. - Хотите пять миллионов? - Пять миллионов? -- рассмеялся я. -- Вы бы еще пять рублей предложили! Впрочем, если хотите, я вам за пять рублей отдам другую Россию, только поплоше. В кавычках. - Нет, -- покачал головой Муляйнен. -- Эту и за пять копеек не надо. Вот что... хотите семь миллионов -- ни копейки больше. - Очень даже странно, что вы торгуетесь, -- обидчиво поежился я. -- Покупают то, что самое дорогое для истинного патриота, да еще торгуются! - Как угодно, -- сказал Муляйнен, вставая. -- Пойдем, Оцупа. - Куда же вы? -- закричал я. -- Постойте. Я вам, так и быть, миллион сброшу. Да и то не следовало бы -- уж очень страна-то хорошая. Я бы всегда на эту цену покупателя нашел... Но для первого знакомства -- извольте -- миллион сброшу. Три сбросьте! Держите руку, -- сказал я, хлопая по протянутой руке. -- Последнее слово, два сбрасываю! За восемь. Идет? Японец придержал мою руку и сосредоточенно спросил: - С Польшей и Кавказом? - С Польшей и Кавказом! - Покупаем. Сердце мое отчего-то пребольно сжалось. - Продано! -- вскричал я, искусственным оживлением стараясь замаскировать тяжелое чувство. -- Забирайте. - Как... забирайте? -- недоумевающе покосился на меня Оцупа. -- Что значит забирайте? Мы платим вам деньги, главным образом, за то, чтобы вы своими фельетонами погубили Россию... - Да для чего вам это нужно? -- удивился я. - Это уж не ваше дело. Нужно -- и нужно. Так -- погубите? - Хорошо, погублю. III На другой день поздно вечером к моему дому подъехало несколько подвод, и ломовики -- кряхтя, стали таскать в квартиру тяжелые, битком набитые мешки. Служанка моя присматривала за ними, записывая количество привезенных мешков с золотом и изредка уличая ломовика в том, что он потихоньку пытался засунуть в карман сто или двести тысяч; а я сидел за письменным столом и, быстро строча фельетон, добросовестно губил проданную мною родину... Теперь -- когда я окончил свою искреннюю тяжелую исповедь -- у меня легче на сердце. Пусть я бессердечный торгаш, пусть я Иуда-предатель, продавший свою родину... Но ведь -- ха-ха! -- восемь-то миллиончиков -- ха-ха -- которые у меня в кармане -- не шутка. И теперь, в ночной тиши, когда я просыпаюсь, терзаемый странными видениями, -- передо мной встает и меня пугает только один страшный, кошмарный вопрос: -- Не продешевил ли я?!
|
|
