Аркадий Тимофеевич Аверченко
(1881—1925)
Главная » Борьба за смену » Невозможное

Невозможное

Невозможное

   Учитель истории Максим Иванович Тачкин сидел, склонив голову к журналу и тихо зловеще перелистывал его.
   — Вызовем мы… ну, хотя бы… Синюхина Николая!
   Синюхин Николай побледнел, потупил голову, приблизился к кафедре и открыл судорожно искривленный рот.
   — Ну-с? — поощрил его Тачкин.
   — Я урока не знаю… — смотря в окно, испуганно заявил Синюхин.
   — Да? — наружно удивился Тачкин. — Почему? Не можешь ли ты мне объяснить?..
   Синюхину Николаю нужно бы было объяснить, чго система «от сих до сих» и «повторить то, что было задано прошлую среду» — настолько сухая система, что она никак не могла заинтересовать Синюхина. Мог бы Синюхин сказать и то, что он пытался несколько раз вчитаться в книгу, несколько раз начинал «от сих», но сухие, не будившие пылкого воображения факты, путались в голове, рассыпались и своей ненужной громоздкостью мешали Синюхину добраться «до сих», до этих милых, манящих каждого прилежного, зубрящего ученика своим уютом и грядущей свободой — «сих».
   Синюхин не хотел откровенничать с учителем.
   — У меня голова болела… мама захворала… в аптеку бегал…
   — Ой-ой-ой, — засмеялся Тачкин. — Как много! А поставлю-ка я тебе, Синюхин Николай, единицу. А?
   Он посмотрел внимательно в лицо ученику Синюхину и, заметив на нем довольно определенное лицо, лишенное двусмысленности выражение — отвернулся и задумался…
   «Воображаю, как он сейчас ненавидит меня. Воображаю, что бы он сделал со мной, если бы я был на его месте, а он на моем».

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Держа под мышкой журнал, в класс вошел ученик Николай Синюхин и, вспрыгнув на кафедру, обвел внимательным взором учителей, сидевших с бледными, испуганными лицами на ученических партах.
   Ученик Николай Синюхин опустился на стул, развернул журнал и, помедлив одну зловещую минуту, оглядел ряд сидящих лиц, в вицмундирах с блестящими пуговицами…
   — Ну-с, — сказал он. — Кого же мы вызовем?.. Разве Ихментьева Василия.
   Учитель географии Василий Павлович Ихментьев съежился, обдернул вицмундир и робко приблизился к кафедре.
   — Ихментьев Василий? — спросил ученик Синюхин, оглядывая учителя. — Гм… Должен сказать вам, Ихментьев Василий, что ваше поведение и успехи меня не радуют!
   — Почему же? — оторопев, спросил учитель. — Почему же, Николай Степаныч? Кажется, я стараюсь…
   — Да! — иронически улыбнулся Синюхин. — Стараетесь? Я бы этого не сказал… Видите ли, г. Ихментьев… Я человек не мелочный и не придерусь к вам из-за того, что у вас вон сейчас оторвана одна пуговица вицмундира и рукав измазан мелом… Это пустяк, к науке не имеющий отношения, и мне до сих пор стыдно за то время, когда за подобные пустяки виновные наказывались уменьшением отметки в поведении. Нет! Не то я хочу сказать. Ихментьев Василий… А позвольте спросить вас… Как вы преподаете?! Как вам не стыдно? Ведь вы получаете деньги не за то, чтобы дуться по ночам в винт, пить водку и потом являться на уроки в таком настроении, при котором никакая география вам в голову нейдет…
   — Я не буду… — тихо пролепетал учитель. — Это… не я… Я не виноват… Это Тачкин Максим приглашал меня к себе на винт… Я не хотел… а это он все.
   Синюхин сердито хлопнул своей крохотной ладонью по кафедре.
   — Имейте в виду, господин Ихментьев, что и шпионства, предательства и доносов на ваших товарищей не допущу! Я не буду этого поощрять, как поощряли это в свое время вы. Стыдно-с! Ступайте на свое место и поразмыслите-ка хорошенько о вашем поступке. Тачкин Максим!
   — Здесь! — робко сказал Максим Иваныч.
   — Я знаю, что здесь. Пойдите-ка ближе… Вот так. Сейчас один из ваших недостойных товарищей насплетничал на вас, будто бы вы подбивали его играть в карты. Может быть, это и было так, но оно, в сущности, меня не касается. Я не хочу мешаться в вашу частную жизнь и вводить для этого какой-то нелепый внешкольный надзор за учителями — я стою выше этого! Но должен вам заявить, что ваше отношение к делу — ниже всякой критики!
   — Почему же, Николай Степанович, — опустил голову учитель Тачкин. — Кажется, уроки я посещал аккуратно.
   — Да черт ли мне в этой вашей аккуратности! — нервно вскричал Синюхин Николай. — Я говорю об общем отношении к делу. Ваша сухость, ваш формализм убивают у учеников всякий интерес к науке. Стыдитесь! У вас такой интересный, увлекательный предмет — что вы из него сделали? История народов преподается вами, как какое-то расписание поездов. А почему? Потому, что вы не учитель, а сапожник! Ни дела вашего вы не любите, ни учеников. И, будьте уверены — они народ чуткий и платят вам тем же… Ну, скажите… что вы задали классу на завтра?
   — От сих — до сих, — прошептал Тачкин.
   — Да, я знаю, что от сих до сих! А что именно?
   — Я не… помню…
   Лицо Синюхина Николая сделалось суровым, нахмуренным. Он сердито вскочил, стал на цыпочки, дотянулся до уха учителя и, нагнув его голову, потащил за ухо в угол.
   — Безобразие! — кричал он. — Люди в футлярах! Формалисты! Сухари! Себя засушили и других сушите! Вот станьте-ка здесь в углу на колени — может быть, это отрезвит немного вашу пустую голову… А завтра пришлите ваших родителей — я поговорю с ними!
   Стоя на коленях и уткнув голову в угол, учитель истории Максим Иванович Тачкин горько плакал…
   «Если единица, — думал он про себя, — застрелюсь!..»
   …Тачкин улыбнулся себе в усы, поднял от журнала голову и сказал, обращаясь к угнетенному единицей, растерянному Синюхину Николаю:
   — Так-то, брат Синюхин. Поставил я тебе единицу. А если мое поведение тебе почему-либо не нравится — можешь и ты мне поставить где-нибудь единицу.
   Класс засмеялся удачной шутке.
   Учитель поднял голову и устало сказал:
   — Молчать! На следующий урок повторите то, что было задано в прошлую среду.
   Где-то ликующе прозвонил звонок…