|
Почести
В N 11981 "Нового Времени" Меньшаков написал тысячный фельетон. Меньшиков проснулся рано утром. Спустил с кровати сухие с синими жилами ноги, сунул их в туфли, вышитые и поднесенные ему в свое время Марией Горячковской, и -- сейчас же подошел к окну. -- Погодка, кажется, благоприятствует, -- пробормотал он, с довольным видом кивнул головой, -- я рад, что погода не помешает народным массам веселиться в радостный для них день юбилея. Одевшись, он зачерпнул из лампадки горстью масло и обильно смазал редкие, топорщившиеся волосы. -- Для ради юбилея, -- прошептал он, ежась от струйки теплого масла, поползшей по сухой согнутой спине. Через полчаса швейцар суворинского дома открыл на звонок дверь и увидел сидящего в ожидании на ступеньках лестницы Меньшикова. -- Ты чего, старичок, по парадным звонишься? -- приветствовал его швейцар. -- Шел бы со двора. -- День-то какой ноне, Никитушка! -- Какой день? Обнаковенный. -- Никитушка! Да ведь можешь ты понять, тысячный фельетон сегодня идет! -- Так. -- Ну, Никитушка? -- Да ты что, ровно глухарь на току топчешься? Хочешь чего, что ли? -- Поздравь меня, Никитушка! -- Экий ты несообразный старичок... С чем же мне тебя поздравлять? -- Никитушка!.. Тысячный фельетон. Сколько я за них брани и поношения принял... -- Ну так что же? -- Поздравь меня, Никитушка. -- Эк ведь тебя растревожило. Ну что уж с тобой делать: поздравляю. -- Спасибо, Никитушка! Я всегда прислушивался к непосредственному голосу народа. Вот обожди, я тебе на водку дам... Куда же это я капиталы засунул? Вот! Десять копеечек... Ты уж мне, Никитушка, три копеечки сдачи сдай. Семь копеечек, а три копеечки мне... Хе-хе, Никитушка... -- На! Эх ты жила. -- Не благодари, Никитушка... Ты заслужил. Это ведь говорится так -- на водку, а ты бы лучше на книжку их в сберегательную кассу снес... Ей-богу, право. Сам-то встал? -- Встал. Иди уж. Ноги только вытри. -- К вам я, Алексей Сергеич... -- Что еще? Говорил я, кажется, что не люблю, когда ты на дом приходишь. Не хорошо -- увидать могут. Если нужно что, можешь в редакции поманить пальцем в темный уголок -- попросишь, что нужно. -- День-то какой нынче, Алексей Сергеич! -- А что -- дождь? -- Изволили читать сегодня? Тысячный фельетон у меня идет. -- Ну? -- Можно сказать -- праздник духа. -- Да ты говори яснее: гривенником больше хочешь за строчку по этому случаю? -- За это я вашим вечным молитвенником буду... А только -- день-то какой! -- Да тебе-то что нужно? -- Поздравьте, Алексей Сергеич! -- Удивляюсь... Ну, скажи -- зачем тебе это понадобилось? Меньшиков переступил с ноги на ногу. -- Хочу, чтобы, как у других... Тоже, если юбилей, то поздравляют. -- Глупости все выдумываешь! Иди себе с богом! Придя в редакцию, Меньшиков подошел к столу Розанова и протянул ему руку. -- Здравствуйте, Василь Васильич! Близорукий Розанов приветливо улыбнулся, осмотрел протянутую руку и повел по ней взглядом до плеча Меньшикова. С плеча перешел на шею, но когда дошел до лица, то снова опустил взгляд на бумагу и стал прилежно писать. -- Я говорю: здравствуйте, Василь Васильич! -- ...Брак не есть наслаждение... -- бормотал Розанов, скрипя пером. -- Брак есть долг перед вечным... От напряженного положения протянутая рука Меньшикова стала затекать. Опустить ее сразу было неловко, и он сделал вид, что ощупывает карандаш, лежавший на подставке. -- Странный карандашик... Таким карандашиком неудобно, я думаю, писать... Меньшиков опустился на стул, рядом со столом Розанова, и беззаботно заговорил: -- А я сегодня тысячный фельетон написал. Ей-богу. Можете поздравить, Василь Васильич... Много написал. Были большие фельетоны и маленькие были. Да-с... Сегодня меня, впрочем, уже многие поздравляли: швейцар Никита -- этакий славный чернозем! Алексей Сергеич поздравляли... -- Всякое половое чувство должно быть радостным и извечным... -- бормотал, начиная новую страницу, Розанов. -- Я уж так и решил, Василь Васильич: напишу фельетон о печати! Хе-хе! Изволили читать? Вы где, на даче в этом году живете? Впрочем, я думаю, что разговор со мной отвлекает вас? Ухожу, ухожу. Люблю, знаете, с приятелем в беседе старое вспомнить... До свиданья, Василий Васильич... Меньшиков протянул опять руку, подержал ее три минуты, потом потрогал пресс-папье и сказал одобрительно: -- Славное пресс-папье! Старческими шагами побрел к кабинету А. Столыпина. -- Здравствуйте, Александр Аркадьич! Меньшикову очень хотелось, чтобы Столыпин, хотя бы по случаю юбилея, пожал ему руку. Но старый, усталый мозг не знал -- как это сделать? Постояв минут десять у стола Столыпина, Меньшиков пустился на хитрость: -- А вы знаете -- через три минуты будет дождь... -- Вечно ты, брат, чепуху выдумываешь, -- проворчал Столыпин. -- Ей-богу. Хотите пари держать? Простодушный Столыпин попался на эту удочку. -- Да ведь проиграешь, старая крыса? Однако руку протянул. Меньшиков с наслаждением долго мял столыпинскую руку. Когда Столыпин вырвал ее, Меньшиков хихикнул и, довольный, сказал: -- Спасибо за то, что поздравили! Потом Меньшиков ушел из редакции и долго бродил по улицам, подслушивая, что говорит народ о его юбилее. Никто ничего не говорил. Только в трамвае Меньшиков увидел одного человека, читавшего "Новое Время". Подсел к нему и, хлопнув по своей статье, радостно засмеялся. -- Что вы думаете об этой штуке? Меньшиков вышел из трамвая и долго шел без цели, бормоча про себя: -- Сам ты старый болван! Туда же -- в критику пускается. Вечером сидел у кухарки на кухне и рассказывал: -- Устал я за день от всего этого шума, поздравлений, почестей... Начиная от швейцаров -- до Столыпина -- все, как один человек. А Столыпин... чудак, право... Схватил руку, трясет ее, трясет, пожимает -- смех, да и только! Старик тоже -- увидел меня, говорит: что нужно -- проси! Отведи в уголок и проси. Ей-богу, не вру! Хочешь, говорит, надбавить -- надбавлю. Публика тоже... В трамваях тоже... Обсуждают статью. Ночью он долго плакал.
|
