|
Желтая журналистика
Сам он розовый, пиджак на нем серый, галстук красный, а пресса, в которой он работает, желтая. О себе он говорит всегда искренно и веско: -- Я выколачиваю денежки на бульваре, чтоб его черти побрали! -- На каком бульваре? -- Газетка наша бульварная. Не понимаю, как публика читает такую мерзость... -- А что? -- Да ведь ее, газетку эту, составляют каторжники. Вы не верите? Ей-богу! Любой сотрудник способен на шантаж, воровство, а если вы гарантируете ему безопасность, то и на убийство. Редактор мошенник. -- Ну, да! -- Без сомнения. -- Зачем же вы там работаете? -- Работа легкая. Пиши о чем хочешь, измышляй что угодно и получай денежки. Ей-богу! Я недоверчиво спросил: -- Неужели можно измыслить что угодно? -- Уверяю вас. Ну что вы, например, хотите, чтобы было у вас завтра в газете? Я рассмеялся. -- Напишите, что я очень люблю устриц. -- Хорошо! Устрицы -- так устрицы. На другой день я прочел, к своему удивлению, в газете, в которой работал розовый молодой человек, следующее: АНКЕТА Являются ли устрицы полезным блюдом? Ввиду свирепствующей теперь эпидемии холеры мы занялись вопросом, не вредны ли в этом смысле устрицы. С этим вопросом мы и обратились к доктору Копытову. -- Видите ли, -- сказал симпатичный медик, -- в сущности, устрицы являются полезным, питательным блюдом, но, конечно, неумеренное их употребление может привести к нежелательным последствиям. Спрошенная по этому поводу популярная певица И. О. Смяткина сказала следующее: -- Не знаю. Я не ем устриц. Несколько раз меня хотели приучить к ним, но, увы, безнадежно. И. О. засмеялась. После поездки в Мариенбад И. О. очень поправилась и выглядит прекрасно. -- Ну, как за границей? -- спросили мы. Она улыбнулась. -- Да ничего. Третьим, к кому мы обратились с интересовавшим нас вопросом, был редактор сатирического журнала г. Аверченко. -- Устрицы! -- воскликнул г. Аверченко. -- Я очень люблю их. Едва ли они могут быть вредными. Конечно, я говорю о свежих устрицах. -- Ну, как цензура?.. Прижимает? -- спросили мы редактора. Он усмехнулся. -- Еще как! При встрече со мной розовый молодой человек засмеялся, пожал мне руку и спросил: -- Читали? -- Однако! Неужели вы беседовали по этому вопросу и с доктором Копытовым и с певицей Смяткиной? -- Ребенок! Доктор живет на Васильевском Острове, а дача Смяткиной в Новой Деревне. Одни извозчики стоили бы мне 2 р. -- А... как же вы?.. -- Да ничего. Сам. Им же лучше. Все-таки реклама. И я свое заработал. Спасибо вам за устрицы. Хотите, еще что-нибудь сделаем? -- Нет, благодарю вас. А скажите, -- спросил я, -- вы с действительными происшествиями так делаете? -- Нет... Там нужно быть лично. Вы свободны сейчас? -- Да, а что? -- Тут один человечек застрелился. Я поеду взглянуть. Хотите взглянуть со мной? Мы поехали. Застрелившийся "человечек" лежал на столе, но я интересовался не им, а розовым молодым человеком... К нам вышла женщина средних лет, с ввалившимися глазами и смертельно бледным лицом. -- А, здравствуйте! Позвольте представиться: сотрудник петербургских газет. А это так -- мой знакомый. Очень приятно! Ну, как поживаете? Женщина вынула платок из кармана и, отвернувшись, прошептала: -- Как видите. Единственный сын был. Вся надежда. Да не выдержало молодое сердце. -- Гм... Действительно... Бывает... Записочку оставил? -- Мне... письмо "Дорогой маме"... -- Так, так. Можно полюбопытствовать? -- На что? -- На письмецо. Я отдам потом. -- Что-о вы! Это моя самая святая теперь вещь. -- Самая святая. Ага! Молодой человек вынул записную книжку и отметил: "Самая святая, сказала нам мать". -- Благодарю вас. Еще вопросик. Когда вы вбежали в комнату, -- застали сынка в агонии или как? Мать закрыла лицо руками. -- Мертвый уже был. -- Значит, агонии уже не застали. Экая жалость! А какая система? -- Чего? -- Револьвера. -- Не заметила я. Не до того было... -- Да, скажите, гм... вам, конечно, очень жалко покойника? -- Сына-то? -- Да, да... сына... конечно. Я это понимаю. Ну, а скажите: у вас осталось еще немного детей? Я вскочил и схватил за руку розового молодого человека. -- Пойдем отсюда! -- Сейчас, сейчас. А позвольте полюбопытствовать, сударыня: а кухарка не видала агонии вашего сына? -- Извините... мне тяжело говорить об этом. -- А-а, спасибо. Гм... Делает вам честь. Он положил на колено записную книжку и отметил: "Мать убита горем. Тяжелые воспоминания. Система неизвестна". -- Еще вопросик: вы очень удивились в первый момент, когда застали его лежащим на полу вместо постели? Я схватил его за руку и потащил. В тот же вечер он повез меня в театр на премьеру пьесы, о которой ему предстояло дать рецензию... Когда мы приехали, только что кончился четвертый акт и оставался пятый. -- Посмотрим пятый? -- спросил я. -- Не стоит. С кем это вы раскланялись? -- Знакомый. А что? -- Спросите его, как пьеса. Я подошел к знакомому и вступил с ним в разговор. Тут же, в фойе, в одном шаге от нас стал розовый молодой человек и с видом скучающего ротозея принялся рассматривать витрину с портретами актеров. -- Пьеса? Как вам сказать... Пьеса из тех, которые принято называть "сценичными". Фабула бессодержательная, но автор опытен, и это его спасает. И сюжет стар. Акробаты благотворительности, об этом еще Григорович писал. Декорации хорошие, а постановка неважная... Очень интересна была в роли Евгении Баранская... Остальные так себе. Положим, по первому спектаклю нельзя судить... Со стороны фотографической витрины до меня донесся шепот. -- Спросите, вызывали ли автора. -- А автора вызывали? -- спросил я. -- Он не был в театре. Нездоров, что ли. Простуда, кажется. Розовый молодой человек неожиданно обернулся ко мне и сказал: -- Ну, я поеду. Еще в редакцию нужно успеть. Прощайте! На другое утро в той же самой газете, где была анкета об устрицах, я прочел рецензию о новой пьесе. "Еще популярный писатель Григорович касался наболевшего вопроса об "акробатах благотворительности", этих фальшивых, исковерканных ложью и ханжеством людях. Ту же тему положил в основание пьесы и автор "Сливок общества". Правда, сюжет не нов, но сценическая опытность и знание театральных вкусов публики спасли на этот раз произведение автора. Разыграна пьеса была, за исключением г-жи Баранской, давшей цельный искренний образ, очень, как говорится, "так себе". Хотя все старались, не исключая и суфлера. Впрочем, по первому спектаклю нельзя судить... Постановка нам не понравилась. Что это сделалось с режиссером Агеевым? Спасли положение декорации, действительно прекрасные, с большим вкусом. Публика пыталась вызвать автора, но -- увы, его в театре не было. Тяжелая форма гастрита приковала талантливого автора "Сливок" к постели. Ах, уж этот петербургский климат!"
|
|
