|
Трагедия русского писателя
Меня часто спрашивают:
-- Почему вы торчите в Константинополе? Почему не уезжаете в Париж?
-- Боюсь, -- робко шепчу я.
-- Вот чудак, чего же вы боитесь?
-- Я -- писатель. И потому боюсь оторваться от родной территории, боюсь потерять связь с родным языком.
-- Эва, да какая же эта родная территория -- Константинополь!
-- Помилуйте, никакой разницы. Проходишь мимо автомобиля -- шофер кричит: "Пожалуйте, господин". Цветы тебе предлагают, говорят: "Не купите ли цветочков?" Рядом: "Пончики замечательные". В ресторан зашел -- со швейцаром о Достоевском поговорил, в шантан пойдешь -- слышишь:
Матреха, брось свои замашки,
Скорей тангу со мной танцуй...
Подлинно черноземная Россия.
-- Так вы думаете, что в Париже разучитесь писать по-русски?
-- Тому есть примеры, -- печально улыбнулся я.
-- А именно?
Не отнекиваясь, не ломаясь, я тут же рассказал одну грустную историю.
О русском писателе
Русский пароход покидал русские берега, отправляясь за границу. Опершись о борт, стоял русский писатель рядом со своей женой и тихо говорил:
-- Прощай, моя бедная, истерзанная родина. Уже на горизонте маячит Эйфелева башня, Нотр Дам, Итальянский бульвар, но еще не скрылась из глаз моих ты, моя старая, добрая, так любимая мной Россия. И на чужбине я буду помнить твои маленькие церковки и зеленые монастыри, буду помнить тебя, холодный красавец Петербург, твои улицы, дома, буду помнить "Медведя" на Конюшенной, где так хорошо было запить расстегай рюмкой рябиновой. На всю жизнь врежешься ты в мозг мой -- моя смешная, нелепая, бесконечно любимая Россия!
Жена стояла тут же -- слушала эти писательские слова -- и плакала.
Прошел год.
У русского писателя была уже квартирка на бульваре Гренелль и служба на улице Марбеф; многие шоферы такси уже кивали ему головой, как старому знакомому, уже у него было свое излюбленное кафе на улице Пигаль и кабачок на улице Сен-Мишель, где он облюбовал рагу из кролика и совсем недурное "ординер" [1].
Пришел он однажды домой после кролика, после "ординера", сел за письменный стол, подумал и, тряхнув головой, решил написать рассказ о своей дорогой родине.
-- Что ты хочешь делать? -- спросила жена.
-- Хочу рассказ писать.
-- О чем?
-- О России.
-- О че-о-ем?
-- Господи боже ты мой, глуха ты, что ли? О Рос-сии-иии.
-- Кальмэ ву, же ву при [2]. Что же ты можешь писать о России?
-- Мало ли что. Начну так: "Шел унылый, скучный дождь, который только и может идти в Петербурге. Высокий молодой человек шагал по пустынной в это время дня Дерибасовской..."
-- Постой, разве такая улица есть в Петербурге?
-- А черт его знает! Знакомое словцо. Впрочем, поставлю для верности -- Невскую улицу. Итак: "Высокий молодой человек шагал по Невской улице, свернул на Конюшенную и вошел, потирая руки, к "Медведю". -- Что, холодно вам? -- спросил метрдотель, подавая карточку. -- О да, -- возразил молодой сей господин. -- Я есть большой замерзавец на свой хрупкий организм".
-- Послушай, -- робко возразила жена, -- разве есть такое слово "замерзавец"?
-- Ну да. Человек, который быстро замерзает, суть замерзавец. Пишу дальше: " -- Очень вас прошу, -- сказал этот молодой господин, -- подайте мне один застегай с немножечком пуассон фрэ [3] и одну рюмку рабиновку".
-- Кто такое рабиновка?
-- Это такое... дю водка.
-- А по-моему, это еврейская фамилия: Рабиновка -- жена Рабиновича.
-- Ты так думаешь?.. Гм... Как трудно писать по-русски!
И принялся грызть перо.
Грыз до утра.
И еще год пронесся над писателем и его женой.
Писатель пополнел, округлился, завел свой автомобиль -- вообще, та вечерняя газета, где он вел парижскую хронику, щедро оплачивала его -- "се селебр рюсс" [4].
Однажды он возвращался вечером из ресторана, где оркестр ни с того ни с сего сыграл "Боже, царя храни".
Знакомая мелодия навеяла целый ряд мыслей о России.
"О, нотр повр Рюсси [5], -- печально думал он. -- Когда я приходить домой, я что-нибудь будить писать о наша славненькая матучка Руссии".
Пришел. Сел. Написал.
"Была большая дождика. Погода был то, это называй веритабль петербуржьен [6]. Один молодой господин ходил по одна улица по имени сей улица Крещиатик. Ему очень хотелось манжэ [7]. Он, заходишь на Конюшню, сесть на Медведя и поехать в ресторан где скажишь: -- Гарсон [8], рабинович и одна застегайчик с ухами".
Я кончил.
Мой собеседник сидел, совсем раздавленный этой тяжелой историей.
Оборванный господин в красной феске подошел к нам и хрипло сказал:
-- А что, ребятежь, нет ли у кого прикурить цигарки?
-- Да, -- ухмыльнулся мой собеседник, -- трудно вам уехать из русского города.
[1] Дежурное блюдо. (Прим. ред.)
[2] Успокойся, пожалуйста.
[3] Свежая рыба.
[4] Этого знаменитого русского.
[5] О, наша бедная Россия. (Прим. ред.)
[6] Настоящая петербургская.
[7] Есть.
[8] Эй, человек.
|
