Аркадий Тимофеевич Аверченко
(1881—1925)
Главная » Рассказы 1914 » Аркадий Аверченко, Рассазы, страница 46

Аркадий Аверченко, Рассазы, страница 46

какое-нибудь невинное удовольствие и радость.

    Однажды я зашел к ней в спальню, и первое, что бросилось мне в глаза, — был мужской цилиндр.

    — Смотри-ка, — удивился я. — Чей это цилиндр?

    Она протянула мне обе руки.

    — Твой это цилиндр, мой милый!

    — Что ты говоришь! Я же всегда ношу мягкие шляпы…

    — А теперь — я хотела сделать тебе сюрприз и купила цилиндр. Ты ведь будешь его носить, как подарок маленькой жены, не правда ли?

    — Спасибо, милая… Только постой! Ведь он, кажется, подержанный!

    — Ну конечно же подержанный.

    Она положила голову на мое плечо и застенчиво прошептала:

    — Прости меня… Но мне, с одной стороны, хотелось сделать тебе подарок, а с другой стороны, новые цилиндры так дороги! Я и купила по случаю.

    Я взглянул на подкладку.

    — Почему здесь инициалы Б. Я., когда мои инициалы — А. А.?

    — Неужели ты не догадался?.. Это я поставила инициалы двух слов: «люблю тебя».

    Я сжал ее в своих объятиях и залился слезами.

II

    — Нет, ты не будешь пить это вино!

    — Почему же, дорогая Катя? Один стаканчик…

    — Ни за что… Тебе это вредно. Вино сокращает жизнь. А я вовсе не хочу остаться одинокой вдовой на белом свете. Пересядь на это место!

    — Зачем?

    — Там окно открыто. Тебя может продуть.

    — О, я считаю сквозняк предрассудком!

    — Не говори так… Я смертельно боюсь за тебя.

    — Спасибо, мое счастье. Передай-ка мне еще кусочек пирога…

    — Ни-ни… И не воображай. Мучное ведет к ожирению, к тучности, а это страшно отражается на здоровье. Что я буду без тебя делать?

    Я вынимал папиросу.

    — Брось папиросу! Сейчас же брось. Разве ты забыл, что у тебя легкие плохие?

    — Да одна папир…

    — Ни крошки! Ты куда? Гулять? Нет, милостивый государь! Извольте надевать осеннее пальто. В летнем и не думайте.

    Я заливался слезами и осыпал ее руки поцелуями.

    — Ты — Монблан доброты!

    Она застенчиво смеялась.

    — Глупенький… Уж и Монблан… Вечно преувеличит!

    Часто задавал я себе вопрос: «Чем и когда я отблагодарю ее? Чем докажу я, что в моей груди помещается сердце, действительно понимающее толк в доброте и человечности и способное откликнуться на все светлое, хорошее».

    Однажды, во время прогулки, я подумал: «Отчего у нас никогда не случится пожар или не нападут разбойники? Пусть бы она увидела, как я, спасший ее, сам, с улыбкой любви на устах, сгорел бы дотла или с перерезанным горлом корчился бы у ее ног, шепча дорогое имя».

    Но другая мысль, здравая и практическая, налетела на свою пылкую безрассудную подругу, смяла ее под себя, повергла в прах и, победив, разлилась по утомленному непосильной работой мозгу.

    «Ты дурак и эгоист, — сказала мне победительница. — Кому нужно твое перерезанное горло и языки пламени. Ты умрешь, и хорошо… Но после тебя останется бедная, бесприютная вдова, нуждающаяся, обремененная копеечными заботами…» — Нашел! — громко сказал я сам себе. — Я застрахую свою жизнь в ее пользу!

    И в тот же день все было сделано. Страховое общество выдало мне полис, который я, с радостным, восторженным лицом, преподнес жене…

 

    Через три дня я убедился, что полис этот и вся моя жизнь — жалкая песчинка по сравнению с тем океаном любви и заботливости, в котором