толстое уютное одеяло... Но обыкновенно такой момент всеми упускается. Каждый думает, что его уход смертельно оскорбит, обездолит других, и поэтому все топчутся на месте, не зная, что еще устроить, какой еще предпринять шаг в глухую темную полночь.
Мы выжидательно обернули друг к другу усталые, истомленные попойкой лица.
-- Пойдем ко мне, -- неожиданно для себя предложил я. -- У меня еще есть дома ликер и вино. Слугу можно заставить сварить кофе.
-- Освежиться? -- спросил юбиляр.
"Как попугай заладил, -- с отвращением подумал я. -- Хоть бы вы все сейчас провалились -- ни капельки бы не огорчился. Все вы виноваты... Не встреть я вас -- все было бы хорошо, и я сейчас бы уже спал".
Единственное, что меня утешало, это -- что Буйносов не написал рецензии, не попал на премьеру в театр, а юбиляр пропьянствовал свой юбилей.
-- Ну, освежаться так освежаться, -- со вздохом сказал юбиляр (ему, кажется, очень не хотелось идти ко мне), -- к тебе так к тебе.
Мы повернули назад и побрели. Буйносов молча, безропотно шел за нами и тяжело сопел. Идти предстояло далеко, а извозчиков не было. Юбиляр шатался от усталости, но тем не менее в одном подходящем случае показал веселость своего нрава; именно: разбудил дремавшего ночного сторожа, погрозил ему пальцем, сказал знаменитое "Не хами!" -- и с хохотом побежал за нами...
-- Вот дурак, -- шепнул я Буйносову. -- Как так можно свой юбилей пропустить?
-- Да уж... Не дал господь умишка человеку.
"А тебе, -- подумал я, -- влетит завтра от редактора... Покажет он, как рецензии не писать. Будет тебе здорово за то, что я пропустил сегодняшнюю работу и испортил завтрашнее утречко"........................
Я долго возился в передней, пока зажег электричество и разбудил слугу. Буйносов опрокинул и разбил какую-то вазу, а юбиляр предупредил слугу, чтобы он вообще не хамил.
Было смертельно скучно и как-то особенно сонно-противно. Заварили кофе, но он пах мылом, а я, кроме того, залил пиджак ликером. Руки сделались липкими, но идти умыться было лень.
Юбиляр сейчас же заснул на новом плюшевом диване. Я надеялся, что Буйносов последует его примеру (это развязало бы, по крайней мере, мне руки), но Буйносов сидел запрокинув голову и молчаливо рассматривал потолок.
-- Может, спать хочешь? -- спросил я.
-- Хочу, но удерживаюсь.
-- Почему?
-- Что же я за дурак: пил-пил, а теперь вдруг засну -- хмель-то весь и выйдет. Лучше уж я посижу.
И он остался сидеть, неподвижный, как китайский идол, как сосуд, хранящий в себе драгоценную влагу, ни одна капля которой не должна быть потеряна.
-- Ну, а я пойду спать, -- сухо проворчал я. Проснулись поздно.
Все смотрели друг на друга с еле скрываемым презрением, ненавистью, отвращением.
-- Здорово вчера дрызнули, -- сказал Буйносов, из которого уже, вероятно, улетучилась вся драгоценная влага.
-- Сейчас бы хорошо освежиться!
Я сделал мину любезного хозяина, послал за закуской и вином. Уселись трое с помятыми лицами...
Ели лениво, неохотно, устало.
"Как они не понимают, что нужно сейчас же встать,
