сияло гордостью и торжеством.
-- Вот-с! Извольте видеть.
-- А где же Колизей
Гид побледнел
-- Как... где.. Вот он, перед вами!
-- Такой маленький Тут повернуться негде.
-- Что вы, господин! -- жалобно вскричал гид. -- Он громаден! Это одно из величайших зданий мира. Пожалуйте, я вам сейчас покажу ямы, где содержались звери до представления и откуда их выпускали на христиан.
-- Там сейчас никого нет -- осторожно спросил положительный Мифасов.
-- О, синьор, конечно. Вам со мной нечего бояться. Вот видите, остатки этих громадных стен; все они были облицованы белым мрамором -- такую работу могли сделать только рабы.
-- А где же мрамор
-- Монахи утащили в Ватикан. Весь Ватикан построен из награбленного отсюда мрамора.
-- Ага! -- сказал Сандерс, -- око за око... Сначала звери в Колизее драли христиан, потом христиане ободрали Колизей.
-- О, -- сказал гид, -- христианство погубило красоту Рима. Это была месть язычеству. Лучшие памятники разграблены и уничтожены Ватиканом. Вам еще нужно взглянуть на бани Каракаллы и на катакомбы.
Добросовестный гид потащил нас куда-то в сторону, и мы наткнулись на грандиозные развалины, на стенах которых еще кое-где сохранилась живопись, а на полу -- чудесная мозаика.
Мы, притихшие, очарованные, долго стояли перед этим потрясающим памятником рабства и изнеженности, над которым несколько тысячелетий пронеслись, как опустошительный ураган, пощадив только то немногое, что могло дать представление нам, узкогрудым потомкам, о мощном размахе предков.
И мне захотелось остаться тут одному, опуститься на обломок колонны и погрузиться в сладкие мечты о безвозвратно минувшем прошлом. Так хотелось, чтобы никого около меня не было, ни гида, ни Сандерса, с его сонным видом и вечным стремлением завязать спор по всякому ничтожному поводу, ни размашистого громогласного Крысакова, ни самоуверенного кокетливого Мифасова, которому до седой старины такое же дело, как и ей до него.
В это время ко мне приблизился Мифасов и сказал тихонько
-- Вот она, старина-то!.. Так хочется побыть одному, без этого хохотуна Крысакова, без вялого дремлющего Сандерса, которому, в сущности, наплевать на всякую старину... Так хочется посидеть часик совсем одному.
За моей спиной послышался шепот Сандерса
-- Вас не смешат, Крысаков, эти два дурака, которые, вместо того, чтобы замереть от восторга, шепчутся о чем-то Как бы мне хотелось, чтобы никого из них не было!.. Сесть бы в уголочке да помечтать.
-- Да, да, -- сказал Крысаков. -- Мне тоже. Чтобы никого не было!.. Ну, разве только вы, -- деликатно добавил он.
Были мы в катакомбах. Сырой, холодный воздух, зловещий шорох наших ног, огонек свечи, освещающий пространство в ладонь величиной, и тяжелое смутное настроение, которое еще больше усиливали вопросы Сандерса, неожиданно вступившего в полосу разговорчивости в этом неподходящем месте.
-- Почему тут так темно -- осведомился он у монаха.
-- Катакомбы.
-- Ну, я понимаю -- катакомбы! А все-таки могло быть светлее. Тут никто не живет
-- Конечно, нет. Здесь хоронили
