-- Прощай, Габриэль! Кланяйся иссохшему Помпейскому человеку! Поцелуй от нас мартаделлу.
Бедный, милый Габриэль!.. Прощай. Ты ведь никогда, никогда, вероятно, не узнаешь, что я, где-то в далекой России, вспоминаю о тебе в книге, написанной непонятным тебе, кроме слова купаться, языком и напечатанной непонятными буквами.
НА ПАРОХОДЕ ИЗ НЕАПОЛЯ В ГЕНУЮ
-- А братья есть у вас
-- О, да. Семь миллионов, три миллиона и четырнадцать с половиной.
-- Простите... что вы такое говорите
-- В этих суммах выражается состояние каждого из них! Трое.
-- А матушка ваша... жива
-- Нет. Скончалась. Позвольте... дайте вспомнить... Да! Двадцать восемь тысяч долларов было истрачено на ее похороны.
-- Вероятно, ваша семья сильно горевала
-- Еще бы! Приостановка дела на четыре дня дала по конторе убытку около четырехсот тысяч... А когда умерла бабка Стивенсон, их горе не стоило и сотняги тысяч. Вот вы и смекните.
-- Да Какое бессердечие... Смотрите, что за чудесное облако направо от нашего парохода!..
-- Будущий атмосферный осадок. Если бы его перегнать на сушу, да спустить на пшеницу -- ого!
-- А что
-- А то, что за него всякий неглупый сельский хозяин пару сотен отвалит.
Это было мое первое знакомство и первый разговор с мистером Джошуа Перкинсом. Он казался самым обыкновенным американцем одетый в брюки отвратительного американского фасона и ботинки, похожие больше на лошадиные копыта, он шатался по всему пароходу без пиджака и жилета, с засученными рукавами, распевал пронзительным, фальшивым голосом ужасные американские песенки и презирал всех так откровенно и беззаботно, что все полюбили его.
Только ко мне он благоволил, потому что при первой встрече я выказал себя еще большим американцем, чем он выйдя после обеда на палубу и заметив, что мистер Перкинс развалился на занятом мною longue chaisee, я подошел и, лениво зевнув, опустился к нему на колени. Он забился подо мной, завыл и, сбросив меня, в бешенстве вскочил на ноги.
-- Простите, -- заметил я, -- но я сел на свое место. Вот карточка с моим именем на спинке.
Он захохотал и, пересев на соседний стул, вступил со мной в вышеприведенный разговор.
После замечания относительно облака он посвистал немного и спросил
-- Женаты
-- Был.
-- Жена
-- Умерла.
-- От чего
-- О, это тяжелая история... Она сгорела на моих глазах от лопнувшей бутылки с бензином.
-- А!
В глазах его засветился живой интерес к моим словам.
-- Тяжелая история
-- Да. Очень.
-- Хотите дело
-- Я, вероятно, не говорил вам, что у меня в Нью-Йорке есть две газеты... Опишите вашу историю погуще -- у вас есть литературное имя -- я смогу заплатить вам по пол-доллара за строчку.
-- Нет. Не хочу.
-- Почему Мне просто хочется утереть такой штукой нос этому зазнавшемуся каналье Чарли Пегготу. Он изо дня в день пичкает своих читателей историями о вырытых трупах и взбесившихся животных -- этот мошенник Пеггот...
-- Я не могу принять вашего предложения, -- сухо отвечал я.
