|
и обжег себе губы чаем.
Домой возвращались угрюмые.
-Насколько я понял твой стук ножом по тарелке,- сердито сказал Клинков,- ты просто звал официанта?
-Понимаешь... Я совсем машинально. Привычка...
-Знаешь, чего я боялся?
-Ну?- робко взглянул на него измученными глазами Громов.
-Что ты, когда поужинаешь, вдруг застучишь по тарелке и скажешь: "Человек, счет!"
-Ты психолог.
Оба остановились, обернули лица к лунному небу, и Клинков сказал тихо:
-Нет... Нам с тобой в приличных домах нельзя бывать.
Громов серьезно добавил:
-Кто знает. Может быть, в этом тоже наше счастье.
-Аминь.
Глава 13.
У Клинкова оказались принципы
Комната большая, но низкая.
Меблировка довольно однообразная: три стола, заваленные книгами, исписанной бумагой и газетами; три кровати, две из которых завалены телами лежащих мужчин; и наконец, три стула - ничем не заваленные.
Третья кровать - пуста.
Зато у ее изголовья прибита черная дощечка, как на больничных кроватях.
А на дощечке написано:
"Подходцев - млекопитающее, жвачное, и то не всегда.
Заболел женитьбой 11 мая 19...
Выздоровел..."
-Клинков?
-Ну?
-У моей кровати сзади стоит безносая старуха с косой.
-Худая?
-Очень.
-Жаль. А то можно было бы зарезать ее этой косой и съесть.
-Клинков?
-Ну?
-Уверяю тебя, что тебе не нужны серые диагоналевые брюки. Ну, на что они тебе?
-Нельзя, нельзя. И не заикайся об этом.
-Ты и без них обойдешься. Человек ты все равно красивый, мужественный - в диагоналевых ли брюках или без них. Наоборот, когда ты в старых, черных - у тебя делается очень благородное лицо. Римское. ЕйБогу, Клинков, ну?
-Не проси, Громов. Все равно это невозможно.
-Ведь я почему тебя прошу? Потому что - знаю - ты умный, интеллигентный человек. В тебе есть много чегото этакого, знаешь, такого... ну, одним словом, чегото замечательного. Ты выше этих побрякушек. Дух твой высоко парит над земными суетными утехами и интеллект...
-Не подмазывайся. Все равно ничего не выйдет.
-Вот дубинато африканская! Видал ли еще когданибудь мир подобную мерзость?! Если ты хочешь знать, эти брюки сидят на тебе, как на корове седло. Да и не мудрено: стоит только в любой костюм всунуть эти толстые обрубки, которые в минуты сатанинской самонадеянности ты называешь ногами, чтобы любой костюм вызвал всеобщее отвращение.
-А зато у меня благородное римское лицо,- засмеялся Клинков.- Ты сам же давеча говорил.
-С голоду, брат, и не то еще скажешь. Собственно, у тебя лицо, с моей точки зрения, еще лучше, чем римское,- оно напоминает хорошо выпеченную булку. Только жаль, что в нее запечены два черных тусклых таракана.
Клинков, не слушая товарища, закинул руки за голову и мечтательно прошептал:
-Пирожки с ливером... Я разрезываю пирожок, вмазываю в нутро добрый кусок паюсной икры, масла и снова складываю этот пирожок. Он горячий, и масло тает там внутри, пропитывая начинку... Я выпиваю рюмочку холодной английской горькой, потом откусываю половину ливерного пирожка с икрой... Горяченького...
-Чтоб тебе подавиться этим пирожком.
-Я иду даже на это. Давай разделим труд: ты доставляй мне подобные пирожки, а я беру на себя давиться ими.
-Хороша бывает вареная колбаса, положенная толстым ломтем на кусок развесного серого хлеба,- заметил непритязательный Громов и, помедлив немного, сделал дипломатический шаг совсем в другую область: - Теперь, собственно говоря, в свете уже перестали носить серые диагоналевые брюки. Это считается устаревшим. Мне говорил один прожигатель жизни, граф.
-Пусть я провалюсь, если ты не выдумал сейчас этого графа.
-Свинья.
-Серьезно?
-Хуже свиньи. Если бы ты был только свинья, я бы зажарил тебя и съел.
-Перешел бы, так сказать, в самоеды?
-В лопари, во всяком случае. А знаешь, что
|
