Аркадий Тимофеевич Аверченко
(1881—1925)
Главная » Черным по белому » Аркадий Аверченко, Черным по белому, страница 25

Аркадий Аверченко, Черным по белому, страница 25

диваны протираетъ!

            — «Нислимо!» — сурово сип?лъ Стеша.— Говорить бы, какъ сл?дуетъ, по-русски выучились!

            — Убирайся отсюда, съ дивана! Это что еще такое за моду выдумалъ — по диванамъ разлеживаться. Вс? сос?ды съ тебя см?ются!..

            — «Сос?ды!» Не ум?ете говорить, такъ молчали бы.

            — То-то вотъ намъ, неум?ющимъ, и приходится кормить васъ, ум?ющихъ-то? Профессоръ какой? Пошелъ прочь съ дивана

            Подбоченившись она наступала на Стешу. Когда же слова не помогали, она схватывала его за руку и сбрасывала съ дивана на полъ.

            Онъ тяжело шлепался, вставалъ, забиралъ свою «Ниву» и, мурлыча какой-то безсмысленный мотивъ, хладнокровно переходилъ на крылечко, выходившее на засоренный, залитый помоями дворъ.

            — Хоть бы за что-нибудь ты взялся, чучело ты разнесчастное. И какъ это такъ челов?къ жить можетъ?

            — Тюр-лю-лю, памъ-памъ-памъ, — тянулъ л?ниво Стеша, перелистывая осточерт?вшую и ему самому и окружающимъ — «Ниву» за 1880 годъ.

            Перелиставъ «Ниву», Стеша съ?далъ кусокъ чернаго хл?ба съ саломъ, выпивалъ чудовищную жестяную кружку воды и заходилъ ко мн? «поговорить».

            — Что скажете, молодой челов?къ?— спрашивалъ я его, откладывая начатое письмо или книгу.

            Онъ садился верхомъ на стулъ, шлепая для развлеченія ладонью по спинк? его и изр?дка поглядывая на меня съ той сосредоточенностью, которая была ему свойственна.

            — A что,— спрашивалъ онъ меня посл? долгаго молчанія,— правда, что въ Петербург? п?шкомъ по улицамъ нельзя ходить?..

            — Почему?

            — Такое тамъ движеніе на улицахъ, что сейчасъ же задавятъ.

            — Это в?рно,— подтверждалъ я.— Тамъ даже на каждой улиц? ящики такіе устроены…

            — Для чего?

            — A чтобъ задавленныхъ складывать, пока родственники ни разберутъ.

            — Да ну?

            — Ув?ряю васъ.

            — Да в?дь дорого…

            — Что дорого?

            — На извозчикахъ все время ?здить.

            — Что-жъ д?лать. Кому дорого, того и давятъ.

            Похлопывая ладонью по спинк? стула, онъ принимался тянуть свой непонятный мотивъ: «тюр-лю-лю, памъ-памъ-памъ»…

            — A правда, что въ Петербург? въ театрахъ совс?мъ голыхъ женщинъ показываютъ?

            — Правда.

            — Да какъ же такъ полиція позволяетъ?

            — A ей-то что? Это зд?сь только и то стыдно, и это стыдно. A тамъ въ столиц? на это смотрятъ спустя рукава.

            — Да ну?

            — Вотъ вамъ и «ну».

            — Тюр-лю-лю, памъ-памъ-памъ! A скажите, правда вотъ, что говорятъ въ ресторан? тамъ, если поужинать,— такъ рублей сорокъ за это берутъ.

            — Сорокъ? Слишкомъ вы дешевы, молодой челов?къ… И триста заплатите, если не вс? пятьсотъ.

            — Да ну? За то тамъ и жалованье получаютъ, небось, большое?

            — Да ужъ… Конечно, маленькій писецъ получаетъ пустяки, рублей дв?сти—триста въ м?сяцъ… A кто повыше — восемьсотъ, и тысячу, и дв?. Нищему меньше рубля не даютъ. За то и нищіе есть, которые на Невскомъ по три дома им?ютъ.

            Получивъ на вс? свои вопросы точные обоснованные отв?ты, юноша Стеша, безъ всякаго признака удивленья на лиц?, уходилъ, волоча ноги и нап?вая «тюр-лю-лю, памъ-памъ-памъ!». Заходилъ въ винную лавку