городового, — Додя, шмыгнувъ носомъ, сейчасъ же прошепчетъ: «Хочу, чтобы лошадь была моя; чтобъ сн?гъ былъ мой; чтобы городовой былъ мой».
Рыночная стоимость желаемаго предмета не им?етъ значенія. Однажды, когда Додина мать сказала отцу:
«А, знаешь, докторъ нашелъ у Марины Кондратьевны камни въ печени», — Додя сейчасъ же прошепталъ себ? подъ носъ: «хочу, чтобы у меня были камни въ печени».
Славный, безкорыстный ребенокъ.
* * *
Когда мама, поглаживая шелковистый Додинъ затылокъ, сообщила ему:
— Завтра у насъ будутъ блины…
Додя не преминулъ подумать: «хочу, чтобы блины были мои», и спросилъ вслухъ:
— А что такое блины?
— Дурачекъ! Разв? ты не помнишь, какъ у насъ были блины въ прошломъ году?
Глупая мать не могла понять, что для пятил?тняго ребенка протекшій годъ — это что-то такое громадное, монументальное, что, какъ Монбланъ, заслоняетъ отъ его глазъ предыдущіе четыре года. И съ годами эти Монбланы все уменьшаются и уменьшаются въ рост?, д?лаются пригорками, которые не могутъ заслонить отъ зоркихъ глазъ зр?лаго челов?ка его богатаго прошлаго, ниже, ниже д?лаются пригорки, пока не останется одинъ только пригорокъ — ув?нчанный каменной плитой, да покосившимся крестомъ.
Годъ жизни наглухо заслонилъ отъ Доди прошлогодніе блины. Что такое блины? ?дятъ ихъ? Можно ли на нихъ кататься? Можетъ, это народъ такой — блины? Ничего, въ конц? концовъ, неизв?стно.
Когда кухарка Марья ставила съ вечера опару — Додя смотр?лъ на нее съ почтительнымъ удивленіемъ и даже, боясь втайн?, чтобы всемогущая кухарка не раздумала почему-нибудь д?лать блины, — искательно почистилъ ручонкой край ея черной кофты, вымазанной мукой. Этого показалось ему мало:
— Я люблю тебя, Марья, — признался онъ дрожащимъ голосомъ.
— Ну, ну. Ишь, какой ладный мальчушечка.
— Очень люблю. Хочешь, я для тебя у папы папиросокъ украду?
Марья дипломатично промолчала, чтобы не быть зам?шанной въ назр?вающей уголовщин?, a Додя вихремъ помчался въ кабинетъ и сейчасъ же принесъ пять папиросокъ. Положилъ на край плиты.
И снова дипломатичная Марья сд?лала видъ, что не зам?тила награбленнаго добра. Только сказала ласково:
— А теперь иди, Додикъ, въ д?тскую. Жарко тутъ, братикъ.
— А блины-то… будутъ?
— А для чего же опару ставлю!
— Ну, то-то.
Уходя, подкр?пилъ на всякій случай:
— Ты красивая, Марья.
* * *
Положивъ подбородокъ на край стола, Додя надолго застылъ въ н?момъ восхищеніи…
Какія красивыя тарелки! Какая чудесная черная икра… Что за поражающая селедка, убранная зеленымъ лукомъ, свеклой, маслинами. Какая красота — эти плотныя, слежавшіяся сардинки. А въ развалившуюся на большой тарелк? неизв?стную н?жно-розовую рыбу Додя даже ткнулъ пальцемъ, спрятавъ моментально этотъ палецъ въ ротъ съ д?ланно-разс?яннымъ видомъ… ( — Гмъ!… Соленое).
А впереди еще блины — это таинственное странное блюдо, ради котораго собираются гости, д?лается столько приготовленій, вызывается столько хлопотъ.
— «Посмотримъ, посмотримъ, — думаетъ Додя,